Кошку видали? Колыбельку видали? Тут все — сплошная фо́ма!

[130196]

Курт Воннегут
Колыбель для кошки

Четырнадцатый том озаглавлен так:
«Может ли разумный человек, учитывая опыт прошедших веков, питать хоть малейшую надежду на светлое будущее человечества?»
Прочесть Четырнадцатый том недолго. Он состоит всего из одного слова и точки: «Нет».

Очень много букв!

Ничего не ожидала от этого романа, в итоге получила большой ворох противоречивых чувств. Не буду говорить про персонажей, они все, в особенности главный герой, вызывали или чувство неприятия или ощущение, что они слишком однобоко-примитивные. С большой долью вероятности Курт Воннегут сделал это специально. Очаровательный ход.

Все-таки пишет он отлично! Живо, остроумно, весело, абсурдно, легко и непринужденно затрагивает прописные истины, словно издеваясь даже над ними.

– Он учит людей лжи, лжи, лжи. Убейте его и научите людей правде.
– Слушаюсь, сэр.
– Вы с Хониккером обучите их наукам.
– Хорошо, сэр, непременно, – пообещал я.
– Наука – это колдовство, которое действует.

Кажется, что все на поверхности, а стоит чуть копнуть - и вот уже вырисовывается вся глубина рассматриваемых вопросов. Как можно так просто и ненавязчиво писать о сложном?

И хотя люди глупы и жестоки, смотрите, какой прекрасный нынче день.

Так о чем же написано? Понятно, что первое, что приходит в голову – проблема ответственности ученых за свои открытия, а изобретателей за свои изобретения. Конечно, прав один из книжных персонажей, восклицая: "Над чем бы ученые ни работали, у них все равно получается оружие!".
Обязан ли ученый или изобретатель просматривать и предугадывать весь возможный спектр применения своего открытия-изобретения? Несет ли он ответственность за то, что плоды его творчества превращаются в главное пугало для всех и машину для уничтожения и устрашения многих?
Еще очень понравилось описание настоящего ученого:
...если учёный не умеет популярно объяснить восьмилетнему ребёнку, чем он занимается, значит, он шарлатан.

Книга, в целом, не о кошке с ее колыбелью, а об обезьяне с гранатой. Ну, вы понимаете, да?

Не будет никакого пафосного финала. Апокалипсис, каким мы его хотели видеть, отменяется. Нас уничтожит наша глупость. Банально до ужаса, глупо.
Знаете, что самое занятное? То, что у человека так-то есть свобода выбора. Только она представляет собой не свободу выбирать между добром и злом, между этими двумя глобальными понятиями, потому как они слишком глобальны, абстрактны, чтобы их выбирать. И не понятно вовсе - где зло, а где добро. У каждого же свое виденье. Свобода выбора - она здесь и сейчас, между конкретными А и Б, а не в высших абстрактных сферах.

Так вот, в книге герои не выбирали ни зло, ни добро, они ничего глобального не желали, жили своей глупой жизнью. И уж точно у них не было в помыслах уничтожить мир. Они не выбирали опцию "уничтожить мир", исходя из зла или добра. Но уничтожили. Даже без свободы воли, не осознавая этого. Потом как-то понимаешь, что никто сознательно ничего не выбирал. Вообще. И планета "умерла, не приходя в сознание". Здесь нет ни злых, ни добрых. Есть обычные. И этого хватило, чтобы уничтожить Землю. Такие дела. Банально, глупо.

Все истины, которые я хочу вам изложить, – гнусная ложь. Тот, кто не поймет, как можно основать полезную религию на лжи, не поймет и эту книжку.

Я вспомнила умное слово на этот счет - антиномия. Здесь эта фраза воспринимается как антиномия. Ужасно правдиво. "Но мне просто трудно понять, как истина сама по себе может заполнить жизнь человека".

На самом деле сложно дать интерпретацию этому карнавалу безответственности, беспечности и циничной абсурдности. Антиутопия, в общем ее смысле и последствиях. Не буду даже дальше пытаться что-то обмыслить, но опосля еще хочу упомянуть про боконизм - вымышленную религию в романе.

– Я согласен, что все религии, включая и боконизм – сплошная ложь.
– Но вас, как ученого, – спросил я, – не смутит, что придется выполнить такой ритуал?
– Я – прескверный ученый. Я готов проделать что угодно, лишь бы человек почувствовал себя лучше, даже если это ненаучно. Ни один ученый, достойный своего имени, на это не пойдет.

Боконон был убежден, что здоровое общество можно построить, только противопоставив добро злу и поддерживая высокое напряжение между тем и другим.

Видите, да? Опять добро и зло.

«Вначале бог создал землю и посмотрел на нее из своего космического одиночества».
И бог сказал: «Создадим живые существа из глины, пусть глина взглянет, что сотворено нами».
И бог создал все живые существа, какие до сих пор двигаются по земле, и одно из них былo человеком. И только этот ком глины, ставший человеком, умел говорить. И бог наклонился поближе, когда созданный из глины человек привстал, оглянулся и заговорил. Человек подмигнул и вежливо спросил: «А в чем смысл всего этого?»
– Разве у всего должен быть смысл? – спросил бог.
– Конечно, – сказал человек.
– Тогда предоставляю тебе найти этот смысл! – сказал бог и удалился».
Я подумал: что за чушь?
«Конечно, чушь», – пишет Боконон.

Религия в этом романе перевернута наизнанку, она издевается над духовностью, считает, что самое священное - человек. Да, та глина, уничтожившая мир.

Настанет день, настанет час,
Придет земле конец.
И нам придется все вернуть,
Что дал нам в долг творец.
Но если мы, его кляня, подымем шум и вой,
Он только усмехнется, качая головой.

В общем-то, если обобщить, книга о внешнем погибающем мире.

– Железное кресло, где живьем зажарили человека, – сказал Кросби. – Его за то зажарили, что он убил сына.
– Но после того, как его зажарили, – беззаботно сказала Хэзел, – выяснилось, что сына убил вовсе не он.

И о внутренне погибшем – человеческом.

Но как же так, – сказал он, – как же можно считать невинным агнцем человека, который помог создать атомную бомбу? Иногда я думаю, уж не родился ли он мертвецом? Никогда не встречал человека, который настолько не интересовался бы жизнью. Иногда мне кажется: вот в чем вся наша беда – слишком много людей занимают высокие места, а сами трупы трупами.

P.S. Да, и во избежание мировой катастрофы - уделяйте хоть немного внимания своим детям!

И напоследок парочка цитат, уже скорее для себя самой:

И напоследок парочка цитат, уже скорее для себя самой:

Может быть, вспоминая о войнах, мы должны были бы снять с себя одежду и выкраситься в синий цвет, встать на четвереньки и хрюкать, как свиньи. Несомненно, это больше соответствовало бы случаю, чем пышные речи, и реяние знамен, и пальба хорошо смазанных пушек.

"Что за чертовщина и кто такой этот писсант Боконон?"
– Очень плохой человек, - ответил наш шофер. Произнес он это так: "Осень прохой черовека".
– Коммунист?
– Да, да!

Каждому из нас надо быть самим собой.

О господи, до чего безобразный город, этот Илиум!
"О господи!" - говорит Боконон. - До чего безобразный город, любой город на свете!"

– Я думаю – значит, существую, значит, могу быть сфотографирован.
– Откуда он знает – что важно, что неважно? Я бы мог вырезать из банана человечка умнее, чем он.

Лоу Кросби считал, что диктаторское правительство – зачастую очень неплохая система. Сам он вовсе не был скверным человеком, не был он и дураком.

– Как тесен мир.
– Особенно тут, на кладбище.

– Сейчас я скажу то, что уже много раз говорил мужчина женщине, – сообщил я ей. – Однако не думаю, чтобы эти слова когда-нибудь были так полны смысла, как сейчас.
Я развел руками.
– Что?
– Наконец мы одни.

– Я была ужасно расстроена тем, что американцы не могут себе представить, как это можно быть неамериканцем, да еще быть неамериканцем и гордиться этим, – Клэр пыталась доказать, что, проводя свою внешнюю политику, американцы скорее должны исходить из реально существующей ненависти к ним, а не из несуществующей любви.

Во время своей поездки в Илиум и за Илиум – она заняла примерно две недели, включая рождество, – я разрешил неимущему поэту по имени Шерман Кребс бесплатно пожить в моей нью-йоркской квартире.
Кребс выехал, но перед уходом он нагнал счет на триста долларов за междугородные переговоры, прожег в пяти местах мой диван, убил мою кошку, загубил мое любимое деревце и сорвал дверцу с аптечки.
А на шее убитой кошки висела табличка. На ней стояло: «Мяу!»

В воронке лежали тысячи тысяч мертвецов. На губах каждого покойника синеватой пеной застыл лед-девять.
«Всем, кого это касается: эти люди вокруг вас – почти все, кто оставался в живых на острове Сан-Лоренцо после страшных вихрей, возникших от замерзания моря. Люди эти поймали лжесвятого по имени Боконон. Они привели его сюда, поставили в середину круга и потребовали, чтобы он им точно объяснил, что затеял господь бог и что им теперь делать. Этот шут сказал им, что бог явно хочет их убить – вероятно, потому, что они ему надоели и что им из вежливости надо самим умереть. Что, как вы видите, они и сделали».

Опыт вскоре показал, каким образом муравьи смогли выжить в мире, лишенном воды. Насколько я знаю, это были единственные насекомые, оставшиеся в живых, и выжили они потому, что скоплялись в виде плотных шариков вокруг зернышек льда-девять. В центре шарика их тела выделяли достаточно тепла, чтобы превратить лед в капельку росы, хотя при этом половина из них погибала. Росу можно было пить. Трупики можно было есть.
– Ешь, пей, веселись, завтра все равно умрешь! – сказал я Фрэнку и его крохотным каннибалам.
– Природа – великое дело, Фрэнк. Великое дело.
– Знаете, почему муравьям все удается? – спрашивал он меня в сотый раз. – Потому что они со-труд-ни-чают.
– Отличное слово, черт побери, «со-труд-ниче-ство».

И я отошел от Фрэнка, как учили меня Книги Боконона. «Берегись человека, который упорно трудится, чтобы получить знания, а получив их, обнаруживает, что не стал ничуть умнее, – пишет Боконон. – И он начинает смертельно ненавидеть тех людей, которые так же невежественны, как он, но никакого труда к этому не приложили».